Да существует на земле всякий утконос!
(Детёнышей рождают все, а он… яйцо снёс.)
Все мыслят через красоту
достичь иных высот,
А он, Руссо,
на холсте
всему ведёт
Уж если дуб, то все листы у дуба сочтены,
Уж если парк, сомненья нет – все пары учтены,
Уж если даже ягуар, то, в сущности, ковёр,
Поэт – и тот с гусиным пером
чуть-чуть не крючкотвор.
А муза его – типичная мамаша лет сорока,
Которая знает свой тариф:
пятьдесят сантимов строка.
Висят картины под стеклом. На каждой номерок.
Подходит критик. Говорит:
«Какой нам в этом прок?
Я понимаю левизну. Вот, например, Гоген.
А это бог убожества! Бездарность в степени «эн».
Ах, что за судьбы у людей кисти или пера!
Руссо погиб. Но осознать его давно пора.
Вы припечатали его под маркой «примитив».
А что, как вдруг страданием
пронизан каждый мотив?
А что, как вдруг Анри Руссо
плюёт на мир буржуа
На музу вашу продажную, без паруса, как баржа,
На вашу романтику дохлую, без ярости и когтей,
На вашу любовь, где парочки и нет совсем детей,
На ваши пейзажи дражайшие,
где в штемпеле каждый лист.
А что, как вдруг Анри Руссо
великий карикатурист?
Схвативши цивилизацию, он с маху её – в гроб.
Палитрой своей,
как выстрелом,
пальнувши в собственный лоб?
Илья Львович Сельвинский
(1899 — 1968)
Если вы нашли ошибку в стихотворении, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.